Реклама





Рефераты по философии

Система философско-эстетических взглядов А. Камю

Философские взгляды А. Камю противоречивы и претерпели серьезную эволюцию. Как было отмечено выше, они излагаются как в форме философских трактатов, так и в форме художественных произведений: повестей, романов, пьес. Камю всегда выбирал именно тот стиль и именно ту философскую и эстетическую систему, которая наиболее точно соответствовала цели его произведения. В 1950 году в своих ,,Записных книжках” он набрасывает краткий план всего своего литературного пути: ,, I.Миф о Сизифе (абсурд). – II.Миф о Прометее (бунт). – III.Миф о Немезиде ”. Таким образом, Камю нельзя зачислить ни в ,,певцы абсурда”, ни в бунтари, ни в моралисты. В основе произведений Камю лежит ощущение трагичности жизни. Трагическая искра проскакивает между ощущением абсурдности и несправедливости жизни и необходимостью жить. В своих произведениях Камю ищет выход из этой коллизии. Несответствия или противоречия в его работах, на мой взгляд, это поиск наиболее адекватного художественного воплощения мира, в котором для автора нет мелочей.

Все сюжеты его произведений вращаются вокруг отдельного человека и его отношений с окружающим социальным и природным миром. Взгляды Камю развиваются в условиях, когда вера в Бога утрачена, и стало ясно, что человеческое существование конечно в абсолютном смысле, т.е., что индивидуума ждет полное уничтожение. Если человек одинок и идет к своему неизбежному концу, то смысл его жизни радикальным образом утрачивается.

Результат этой смыслоутраты описывается Камю в первом опубликованном произведении, повести ,,Посторонний, 1942 г. В этой повести её герой Мерсо рассказывает о своей жизни в городе на берегу Средиземного моря – это ничем не примечательная жизнь мелкого служащего, которую он ведет спокойно и безразлично. Духовная эволюция героя-рассказчика ,,Постороннего” есть эволюция в сторону осознания страшной правды абсурдности окружающего бытия. Эта духовная эволюция чем-то сродни духовной эволюции Антуана Рокантена из сартровской ,,Тошноты”. Оба эти произведения написаны в форме дневникового повествования героя-рассказчика. И для Антуана Рокантена из ,,Тошноты”, и для Мерсо из ,,Постороннего” духовный перелом начинается с вопроса ,,Зачем?”. Постепенно и тот и другой становятся посторонними в этом мире, постепенно теряют духовные связи со всем, что им было дорого.

,,Сегодня умерла мама. А может быть, вчера - не знаю. Я получил из богадельни телеграмму: "Мать скончалась. Похороны завтра. Искренне соболезнуем". Это ничего не говорит, - может быть, вчера умерла”. Мерсо поначалу осознаёт, что не испытывает подлинного горя, узнав о смерти собственной матери, что, присутствуя на её похоронах, он испытывает главным образом скуку. И с этого момента он осознаёт, что ничего дорогого для него в мире нет, что он в этом мире – посторонний, зритель, равнодушно наблюдающий за происходящими событиями, в крайнем случае способный испытывать чувство физиологического страха и физиологического наслаждения. Впрочем, у него есть одна привязанность, одна искренняя любовь. Это – природа. В отличие от героя Сартра Рокантена, у которого материальное восприятие вызывало чувство тошноты, Мерсо влюблен в природу. Он часами, не ведая скуки, упоенно следит за игрой солнечных лучей, переливами красок в небе, смутными шумами, запахами, колебаниями воздуха. Изысканно-точные слова, с помощью которых он передаёт увиденное, обнаруживают в нём дар лирического живописца. Равнодушно отсутствуя среди близких, он каждой своей клеточкой присутствует в материальной вселенной. И здесь он не сторонний зритель, а самозабвенный поклонник стихий – земли, моря, солнца. Солнце словно проникает в кровь Мерсо, завладевает всем его существом и превращает в загипнотизированного исполнителя неведомой космической воли.

В конце концов, будучи во власти очередного солнечного наваждения, Мерсо совершает убийство. Совершает его машинально, наблюдая за самим собой как бы со стороны, как бы за кем-то посторонним и совершенно чужим. Мерсо арестовывают. Начинается следствие, а затем и суд. И постепенное приближение Мерсо к физической смерти, т.е. к смертному приговору, сопровождается всё большим внутренним отстранением от окружающего его абсурдного мира. За следствием по собственному делу, за судом над самим собой он теперь наблюдает опять же со стороны как за интересным спектаклем: ,,В известном смысле мне даже интересно: посмотрю, как это бывает. Никогда ещё не случалось попасть в суд”. Речи прокурора и адвоката Мерсо описывает с явной иронией и совершенно отстраненно: ,,Послушать, что про тебя говорят, интересно, даже когда сидишь на скамье подсудимых. В своих речах прокурор и защитник много рассуждали обо мне – и, пожалуй, больше обо мне самом, чем о моем преступлении. Разница между их речами была не так уж велика. Защитник воздевал руки к небесам и уверял, что я виновен, но заслуживаю снисхождения. Прокурор размахивал руками и гремел, что я не заслуживаю снисхождения. Только одно меня немного смущало. Как ни поглощен я был своими мыслями, иногда мне хотелось вставить слово, и тогда защитник говорил: ,,Молчите! – Для вас это будет лучше”.

Получилось как-то так, что мое дело разбирают помимо меня. Все происходило без моего участия. Решалась моя судьба – и никто не спрашивал, что я об этом думаю. Иногда мне хотелось прервать их всех и сказать: ,,Да кто же, в конце концов, обвиняемый? Это не шутка- когда тебя обвиняют. Мне тоже есть что сказать!” Но если вдуматься, мне нечего было сказать. Притом, хотя, пожалуй, это любопытное ощущение, когда люди заняты твоей особой, - оно быстро приедается. Скажем, прокурора я очень скоро устал слушать…”

Прокурор обвиняет Мерсо не столько в самом преступлении, сколько (для прокурора это теперь самое главное) – в бесчувственности: ,,И я опять постарался прислушаться, потому что прокурор стал рассуждать о моей душе. Он говорил, что пристально в нее всмотрелся – и ровно ничего не нашел, господа присяжные заседатели! Поистине, говорил он, у меня вообще нет души, во мне нет ничего человеческого, и нравственные принципы, ограждающие человеческое сердце от порока, мне недоступны.

- Без сомнения, - прибавил прокурор, - мы не должны вменять ему это в вину. Нельзя его упрекать в отсутствии того, чего он попросту не мог приобрести. Но здесь, в суде, дободетель пассивная – терпимость и снисходительность – должна уступить место добродетели более трудной, но и более высокой, а именно – справедливости. Ибо пустыня, которая открывается нам в сердце этого человека, грозит развернуться пропастью и поглотить все, на чем зиждется наше общество”.

И прокурор прав – в душе Мерсо действительно пустыня, угрожающая существованию мира незыблемых для большинства людей ценностей. И, вынося Мерсо смертный приговор, судьи словно бы защищают самих себя от страшного прозрения и от утраты смысла собственной жизни. Здесь, я думаю наиболее показательными являются следующие, отнюдь не случайные в художественном мире повести сюжетные детали: Достав из стола распятие, следователь размахивает им перед озадаченным Мерсо и дрожащим голосом заклинает этого неверующего снова уверовать в Бога. ,,Неужели вы хотите, - воскликнул он, - чтобы моя жизнь потеряла смысл?” Просьба на первый взгляд столь же странная, как и обращенные к Мерсо мольбы тюремного духовника принять причастие: хозяева положения униженно увещевают жертву. И возможная лишь в устах того, кого гложут сомнения, кто догадывается, что в охраняемых им ценностях завелась порча, и вместе с тем испуганно открещивается от этих подозрений. ,,Он не был даже уверен, что жив, - думает Мерсо о причинах назойливости священника, - ведь он жил, как мертвец”. Избавиться от червоточины уже нельзя, но можно заглушить тоскливые страхи, постаравшись склонить на свою сторону всякого, кто о ней напоминает”.

Свой смертный приговор Мерсо встречает спокойно – он к нему готов как к одной из многочисленных случайностей абсурдного мира. И лишь после вынесения приговора героя-рассказчика приводит в смятение открывшаяся неотвратимость: мир абсурда, мир бесконечной череды случайностей теперь сменился перед глазами Мерсо миром железной предопределенности: ,,При всем желании я не мог примириться с этой наглой очевидностью. Потому что был какой-то нелепый разрыв между приговором, который её обусловил, и неотвратимым её приближением с той минуты, когда приговор огласили. Его зачитали в восемь часов вечера, но могли зачитать и в пять, он мог быть другим, его вынесли люди, которые, как и все на свете, меняют белье, он провозглашен именем чего-то весьма расплывчатого – именем французского народа (а почему не китайского или не немецкого?), - все это, казалось мне, делает подобное решение каким-то несерьезным. И, однако, я не мог не признать, что с той минуты, как оно было принято, его действие стало таким же ощутимым и несомненным, как стена, к которой я сейчас прижимался всем телом”. Но постепенно Мерсо удается и эту предопределенность включить в окружающую его картину абсурдного мира, в котором теперь для него остается объективной реальностью единственная данность : ,,Я уверен, что жив и что скоро умру. Да, кроме этой уверенности у меня ничего нет. Но по крайней мере этой истины у меня никто не отнимет”. Здесь, я думаю, уместно будет провести параллель с единственной истиной, которая сохранила свою достоверность для Антуана Рокантена из сартровской ,,Тошноты”: ,,Я существую, мир существует, и я знаю, что мир существует. Вот и всё”.

12345

Название: Система философско-эстетических взглядов А. Камю
Дата: 2007-05-31
Просмотрено 12488 раз