Реклама
Рефераты по философии
Миф и философия, их историческая связь, родство и различие
(страница 4)
"Подъём в "иное царство" и дальний путь в запредельное" – так озаглавил Е.Трубецкой главу об искателях чудесного, которые сами не знают, куда идут и что ищут. Преклонение перед мудростью "незнания" составляет неожиданную черту сходства между философией Сократа и сказкой всех народов.
Влечение к переделу, где кончается земля и начинается чудесная солнечная сторона – свойственно сказке. "Для сознания языческого, страна, где ночует солнце, есть область подлинного бытия и подлинной жизни. А для сознания, поднявшегося над языческим боготворением солнечной стихии, те же величественные явления заката и восхода суть естественные символические напоминания о какой-то запредельной славе. Это вечные возбудители восторженного настроения, духовного и сказочного подъёма".
Человека окрыляет та цель, к которой он испытывает таинственное влечение. Неудивительно, что крыльям, побеждающим расстояние и тяжесть, отводится видное место, как в мифологии, так и в сказочной символике народов. Победа над тяжестью есть тем самым и победа над материей. Вот почему и в религиозной, и в сказочной символике народов крылья служат образом одухотворения. В общении с крылатым и вещим сам человек одухотворяется, и это одухотворение выражается в чудесном расширении его горизонта.
"Тайной всеобщей солидарности", связующей человека со всей тварью поднебесною, общение с ней в страдании и в радости, назвал Е.Трубецкой одно из величайших откровений в сказке. Это, прежде всего живое, непосредственное ощущение единства мировой жизни в человеке и животном. С одной стороны человек чувствует в себе животное, ощущает непрерывную и страшную возможность впасть в животный мир, завыть по волчьи, захрюкать свиньёю или гадом ползти по земле. С этой точки зрения оборотничество выражает собою великую жизненную правду. Зверочеловечество есть реальный факт нашей жизни: в мире подчеловеческом действительно есть та тёмная бездна, которая нас в себя втягивает. В своём стремлении прочь от этой бездны падения человек ощущает не своё только человеческое усилие, а общее стремление жизни, в котором заинтересовано всякое дыхание, ибо весь мир стремится подняться над собою в человеке и через человека. Это участие всей твари в подъёме человека к неизречённому великолепию один из наиболее ярких и любимых мотивов русской народной сказки.
Тут остаётся отметить ещё одну ступень подъёма сказки. Волшебное в ней ещё не есть завершение чудесного. Достоверно одно: русские сказочные образы как-то совершенно незаметно и естественно воспринимают в себя христианский смысл. В трудные минуты вещая невеста советует своему герою "молиться Спасу". Вполне естественно, что сказочный подъём к чудесному на высших своих ступенях превращается в подъём молитвенный. Глубоко сродно христианству и любящее жалостливое отношение сказки к животному миру. Тайна солидарности всей живой твари есть одно из христианских откровений, одна из любимых тем русского "жития святых". Самое существо христианства выражается в учении о всеобщем воскресении, о вечной целостной жизни, в которой весь мир достигает совершенного и полного исцеления. Поэтому к христианству близко сказочное искание вечной молодости и живой воды. И "молодильные яблоки" и "вода целящая" – мифологические предварения величайшего из христианских откровений. Сказка заключает в себе богатое мистическое откровение, её подъём от житейского к чудесному представляет собой великую ценность духовной жизни и несомненную ступень в той лестнице, которая приводит народное сказание от язычества к христианству.
Как же отразилась русская душа в русской народной сказке?
Есть две черты, которые в ней поражают: с одной стороны – глубина мистического проникновения в жизнь, головокружительная высота полёта, с которой открываются сказочные красоты Вселенной, а с другой стороны – женственный характер этих волшебных грёз. В русской сказке мы имеем яркий образец "мистики пассивных переживаний" человеческой души. Не случайно именно женский образ вещей невесты господствует в этой сказке, олицетворяет собою её высшую ценность и высшую вершину её творчества. В ней выражается женственное мирочувствие. Здесь человек необыкновенно сильно чувствует превознемогающую его чудесную силу, те могучие крылья, которые уносят его прочь от житейской низменности, ту магию, которая превращает его из жалкого дурака в сказочного красавца. Иначе говоря, он интенсивно воспринимает, то действие сверху, той чудесной силы, которая залетает из запредельной дали в низины здешнего, чтобы унести и поднять его туда, в заоблачную высь.
Но рядом с этим в русской сказке необыкновенно слабо выражено действие снизу. В ней сказывается настроение человека, который ждёт всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей, личной ответственности.
Это прелестная поэтическая грёза, в которой русский человек ищет по преимуществу успокоения и отдохновения; сказка окрыляет его мечту, но в то же время усыпляет его энергию.
Мифология и сказка других народов знает случаи сопротивления человека чудесному, богоборчества или содействия человека сверхъестественной силе. В германской саге человек то борется со своими богами, то спасает их самих из трудного положения. Как бы ни были могучи дарования народного гения и как бы ни были глубоки его откровения, откровения эти бессильны и бесплодны, пока они остаются только мистикою пассивных переживаний. "Эта мистика, не воплощающаяся в дело и ожидающая, только как свыше, того нового царства, которое силою берётся, легко вырождается в вульгарную мечту о даровом богатстве, о хитрой науке, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить". Мечта эта оказалась сильною в жизни именно оттого, что у неё есть глубокий мистический корень в русской душе. "Связь между усыплением нашего народного духа и торжеством воровской утопии совершенно очевидна". Где светлые силы дремлют и грезят, там тёмные силы действуют и разрушают. "И от того-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне". Чтобы победить воровскую утопию "лёгкого хлеба" недостаточно ни созерцательного экстаза, ни парения над житейским, ни даже молитвенного подъёма к светлому и чудесному. Для этого нужно живое дело.
Мысль об "ином царстве" есть глубокое откровение нашего народного творчества. Но в жизни, как в сказке, это откровение затемняется и заслоняется безобразною, кощунственною пародией. Пародия будет побеждена, когда "новое царство" перестанет быть красивою мечтою, когда оно будет понято нами как призыв к труду и подвигу.
Ясно, что миф стоит у истоков словесного искусства и в устной фольклорной традиции. Непосредственно из мифов выросли сказки о животных и волшебные сказки с их фантастикой. Не вызывает сомнений генезис из тотемического мифа универсально распространённой сказки о браке героя с чудесной женой (мужем), временно выступающей в звериной оболочке. В процессе превращения мифа в сказку происходит замена мифического времени неопределённо-сказочным, сужение космических масштабов до семейно-социальных.
Архаические формы героического эпоса также уходят корнями в миф. Такой архаический характер имеют карело-финские руны, мифологические песни скандинавской "Эдды", северокавказский эпос о нартах, тюрко-монгольские эпосы Сибири, отчётливые отголоски архаики можно обнаружить в "Гильгамеше", "Одиссее", "Рамаяне", "Гесериаде" и др.
Мифотворчество рассматривается как важнейшее явление в культурной истории человечества. В первобытном обществе мифология представляла основной способ понимания мира, а миф выражал мироощущение и миропонимание эпохи его создания.
В мифе форма тождественна содержанию и поэтому символический образ представляет то, что он моделирует. Мифологическое мышление выражается в неотчётливом разделении субъекта и объекта, предмета и признака, вещи и слова, существа и его имени, вещи и её атрибутов, единичного и множественного, пространственных и временных отношений, начала и принципа, то есть происхождения и сущности.
Название: Миф и философия, их историческая связь, родство и различие
Дата: 2007-06-07
Просмотрено 13218 раз