Filosofa.net

Обращаясь к религиозно-философским течениям в масонстве, отметим, что масонство распространяется у нас с середины XVIII века — в царствование Елизаветы. Русское высшее об­щество к этому времени уже окончательно отошло от родной старины. Кое-кто увлекался дешевым «вольтеризмом», как вы­ражался Болтин, кое-кто уходил в националистические интере­сы, в чистый гуманизм, изредка — в научные занятия (особенно русской историей). Но были люди и иного склада, которые име­ли духовные запросы и болезненно переживали пустоту, создав­шуюся с отходом от церковного сознания. Успехи масонства в русском обществе показали, что таких людей было очень мно­го: масонство открывало им путь к сосредоточенной духовной жизни, к серьезному и подлинному идеализму и даже к религи­озной жизни (вне Церкви, однако). Среди русских масонов по­падались настоящие праведники (самым замечательным из них был С. И. Гамалея), было среди них много искренних и глубоких идеалистов. Русские масоны были, конечно, «западниками», они ждали откровений и наставлений от западных «братьев», вот отчего очень много трудов положили русские масоны на то, чтобы приобщить русских людей к огромной религиозно-фило­софской литературе Запада.

В переводческой и оригинальной масонской литературе довольно явственно выступает основная религиозно-философ­ская тема: учение о сокровенной жизни в человеке, о сокро­венном смысле жизни вообще. Здесь теоретический и прак­тический интерес сливались воедино; особую привлекательность этой мистической метафизике придавала ее независимость от официальной церковной доктрины, а в то же время явное пре­восходство, в сравнении с ходячими научно-философскими уче­ниями эпохи. Эзотеричность этой мистической антропологии и метафизики, ее доступность не сразу, а лишь по ступеням «по­священия», конечно, импонировала не менее, чем уверенность масонских учений в том, что истина сохранилась именно в их преданиях, а не в церковной доктрине. Для русского общества учения, которые открывались в масонстве, представлялись про­явлением именно современности — в ее более глубоком те­чении. Легендарные рассказы о храме Соломона, символиче­ские прикрасы в книгах, в церемониях импонировали вовсе не тем, что их считали идущими от древности, а тем, что за ними стояли современные люди, часто с печатью таинственности и силы. Масонство тоже, как и вся секуляризованная культура, верило в «золотой век впереди», в прогресс, призывало к твор­честву, к «филантропии». В русском масонстве формировались все основные черты будущей «передовой» интеллигенции — и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм. Это был путь идейной жизни и действенного служения идеалу.

Рядом с призывом к «истинному просвещению» в масонстве идет и «пробуждение сердца». Тут вливается в масонство аске~­

тическая традиция оккультизма, требующая «отсечения страс­тей», «насилования воли» (без чего невозможно освободить в себе «внутреннего человека»). Справедливо замечает Флорен­ский, что здесь «характерно острое чувство не столько греха, сколько нечистоты» (как препятствия к взлетам духа ввысь). В мистической антропологии, которой следовало масонство, гро­мадное значение имела доктрина первородного греха и учение о «совершенном» Адаме. «Восстановление» этого «изначаль­ного совершенства» в XIX веке приняло более натуралистиче­скую окраску в учении о «сверхчеловеке», в замыслах «человекобожества .»

Очень существенна для всего этого умонастроения свобо­да ищущего духа, который жадно впитывает в себя догадки, «откровения» и разные домыслы, чтобы проникнуть в сферу «сокровенного ведения». Но если одних это, по существу, уво­дило от религиозной жизни, то у других (самый яркий человек этого второго типа — И. В. Лопухин) это было крещением в новейший «христианский синкретизм», который еще со вре­мени Себастиана Франка стал распространяться в Западной Европе в качестве суррогата христианства . Весь XVIII (и даже XVII) век шел под знаменем «примирения» христианских конфессий во имя «универсального христианства .»

Русским людям XVIII века — и именно тем, у которых были религиозные запросы, — было очень по душе такое «внутрен­нее понимание христианства», особенно яркой фигурой являет­ся в этом отношении названный выше И. В. Лопухин. Мы уже упо­минали о том, как он порвал с «вольтерианством». Будучи очень склонным к моральному резонерству и сентиментальности, он ощущал Церковь как отживающее «учреждение» . Неудивитель­но, что, благодаря масонам, на русском языке появились много­численные переводы западных мистиков, оккультистов. Наиболее влиятельным был, ко­нечно, Беме, а также граф Сен Мартен (его книга «О заблужде­ниях и истине», вышедшая в 1775 году, была напечатана в рус­ском переводе Лопухина в 1785 году), Mme Guyon, Poiret, Ан­гел Силезий, Арндт, Пордечь, Вал. Вейгель и др.

Подведем итоги сказанному и выделим несколько основных фактов в умствен­ном движении в России XVIII века.

1) Первый и самый решающий факт состоит в возникнове­нии светского стиля культуры. В XVIII веке этот стиль лишь слагается в разных его аспектах, но его движущей силой явля­ется утверждение свободы мысли.

2) Это утверждение свободы мысли развивается по-разному в русском вольтерианстве (в его нигилистической и чисто ради­кальной форме), в гуманизме XVIII века, в масонстве, но самим этим многообразием оно укрепляет себя.

3) Философские интересы пробуждаются во всех этих направ­лениях, питаясь преимущественно богатой философской лите­ратурой Запада, но у отдельных даровитых людей начинают прорастать эти семена, полагая основания для будущих само­стоятельных опытов в области философии.

4) За исключением нигилистической ветви русского вольтерианства, остальные направления мысли, оставаясь свобод­ными и твердо защищая «вольное философствование», не толь­ко не ведут борьбы против христианства, а, наоборот, утверж­дают возможность и необходимость мирного согласования веры и знания.

5) Среди тем, особенно вдохновляющих русских людей, склонных к философии, первое место должно быть отведено

проблемам морали, в частности, социальной теме. Рядом с этим стоит общий антропоцентризм мысли, сравнительно слабо вы­ражен интерес к проблемам натурфилософии.

6) Распад церковного мировоззрения ведет к тому, что историософские темы остаются без идейного обоснования; историософские вопросы начинают трактоваться в форме утопии — так возникает характерная для будущего утопическая установ­ка мысли.