Реклама





Книги по философии

Артур Шопенгауэр
Мир как воля и представление

Источник-1: Шопенгауэр А. Избранные произведения / Сост., авт. вступ. ст. и примеч. И.С.Нарский. -- М.: Просвещение, 1992. -- 479 с. ISBN 5-09-004165-2. (Гл.: XLIV, XLVI-XLIX)

Источник-2: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление, Т.2 / Пер. с нем. -- Мн.: ООО "Попурри", 1999. -- 832 с. ISBN 985-438-346-6. (Гл.: XL, XLII, XLIII, XLV, L).

Первоисточник: ШОПЕНГАУЭР Артур. Собр. соч. в 4-х томах. Т.2. Мир как воля и представление, т.2. Доп. к первому тому. Доп. к четвертой книге / Пер. и ред. Ю.И.Айхенвальда. -- М.: И.И.Кушнаревъ и К{sup}о{/sup}, 1903. -- 673 c.

XL.Предисловие

Дополнения к четвертой книге вышли бы очень объемными, если бы два главных вопроса, особенно в них нуждающиеся, а именно свобода воли и основание морали, не были подвергнуты мной обстоятельной монографической разработке в сочинении, которое я написал на тему, предложенную двумя скандинавскими академиями, и которое издано в 1841 году под заглавием "Две основные проблемы этики". Поэтому я столь же безусловно предполагаю в своих читателях знакомство с названным сочинением, как в дополнениях ко второй книге я предполагал знакомство с моей работой "О воле в природе". Вообще, я предупреждаю, что кто хочет познакомиться с моей философией, тот должен прочесть все мои сочинения до единой строки. Ибо я не графоман, не фабрикант компиляций, не пишу ради гонораров и не рассчитываю заслужить своими книгами одобрение министра. Мое перо не состоит на службе у своекорыстных целей -- я стремлюсь только к истине и пишу так, как писали древние, с единственным желанием сохранить свои мысли, чтобы когда-нибудь они послужили во благо тому, кто в состоянии будет понять их и оценить. Поэтому я и писал немного, но это немногое писал обдуманно и в течение длительного времени. При этом тех повторений, которые в философских сочинениях, требующих связного изложения, порой неизбежны и от которых не свободен ни один философ, я по возможности избегал, так что самые главные и серьезные мои соображения по тому или другому вопросу можно найти лишь в каком-нибудь одном месте. Поэтому тот, кто хочет меня понять, должен не оставить ни одной непрочитанной строчки из моих произведений. Судить же обо мне и критиковать меня, как это показал опыт, можно и не обращаясь к моим работам. Желаю критикам и впредь делать это на здоровье.

Место же, которое я сохранил в этой четвертой книге дополнений, благодаря указанной элиминации двух основных вопросов, окажется для нас очень кстати. Так как конечные выводы, которые ближе всего сердцу человека и поэтому во всякой системе образуют ее последнее звено, вершину ее пирамиды, целиком содержатся и в моей последней книге, то каждый одобрит то, что я уделю больше места более твердому обоснованию и более подробному изложению каждого из них. Кроме того, я мог обстоятельно высказаться здесь и об одном вопросе, относящемся к моей теории "утверждения воли к жизни", который в нашей четвертой книге остался даже незатронутым и на который не обратил внимания ни один из предшествовавших мне философов. Речь идет о внутреннем значении и сущности в себе половой любви, которая иногда разгорается в самую бурную страсть. Это -- предмет, включение которого в этическую часть философии никому не покажется странным, если только понять всю его важность.

XLI. Смерть и ее отношение к неразрушимости нашей сущности в себе

* (Эта глава связана с § 64 первого тома)

Смерть -- поистине гений-вдохновитель, или мусагет философии; оттого Сократ и определял последнюю как θανάτου μελέτη*. Едва ли даже люди стали бы философствовать, если бы не было смерти. Поэтому будет вполне естественно, если специальное рассмотрение этого вопроса мы поставим во главу последней, самой серьезной и самой важной из наших книг.

* подготовку к смерти (греч.)

Животное проводит свою жизнь, не зная собственно о смерти. Поэтому оно непосредственно наслаждается нетленностью своей породы: оно сознает себя только бесконечным. У человека, вместе с разумом, неизбежно возникла и ужасающая уверенность в смерти. Но как вообще в природе всякому злу сопутствует средство к исцелению от него или, по крайней мере, некоторое возмещение, так и та самая рефлексия, которая повлекла за собою сознание смерти, помогает нам создавать себе такие метафизические воззрения, которые утешают нас в этом и которые не нужны и не доступны животному. Подобное утешение составляет главную цель всех религий и философских систем, и они прежде всего представляют собою извлеченное из собственных недр мыслящего разума противоядие против нашего сознания о неизбежности смерти. Но достигают они этой цели в весьма различной степени, и бесспорно, что одна религия или философия больше, чем другая, рождает в человеке способность спокойно глядеть в лицо смерти. Брахманизм и буддизм, которые учат человека смотреть на себя как на первосущество, Брахмана, которому, по самой сущности его, чужды всякое возникновение и уничтожение, -- эти два учения гораздо больше сделают в указанном отношении, чем те религии, которые признают человека сотворенным из ничего и приурочивают начало его бытия, полученного им от другого существа, к реальному факту его рождения. Оттого в Индии и царит такое спокойствие и презрение к смерти, о котором в Европе даже понятия не имеют. Поистине, опасное дело -- с юных лет насильственно внедрять человеку слабые и шаткие понятия о столь важных предметах и этим отнимать у него способность к восприятию более правильных и устойчивых взглядов. Например, внушать ему, что он лишь недавно произошел из ничего и, следовательно, целую вечность был ничем, а в будущем все-таки никогда не утратит своего существования, -- это все равно, что поучать его, будто он, хотя и всецело представляет собою создание чужих рук, тем не менее должен быть во веки веков ответствен за свои деяния и за свое бездействие. Когда, созрев духом и мыслью, он неизбежно поймет всю несостоятельность таких учений, у него уже не будет взамен ничего лучшего, -- да он и не в состоянии был бы даже понять это лучшее; он окажется поэтому лишенным того утешения, которое и ему предназначала природа взамен сознания о неизбежности смерти. В результате такого образования наших юношей мы и видим, что теперь (1844 г.) в Англии, в среде испорченных рабочих -- социалисты, а в Германии, в среде испорченных студентов -- неогегельянцы, спустились до уровня абсолютно физического мировоззрения, которое приводит к результату: edite, bibite,, post mortem nulla voluptas*, и поэтому заслуживают имени скотства.

* будем есть и пить, ибо завтра -- умрем, и не будет более удовольствий (лат.)

Судя по всему, что до сих пор говорилось о смерти, нельзя отрицать, что, по крайней мере, в Европе, мнения человека -- и часто даже одного и того же человека -- сплошь да рядом продолжают колебаться между пониманием смерти как абсолютного уничтожения, и уверенностью в нашем полном бессмертии с ног до головы. И тот, и другой взгляд одинаково неверны. Но для нас важно не столько найти правильную середину между ними, сколько подняться на более высокую точку зрения, с которой подобные взгляды рушились бы сами собой.

В своих соображениях я прежде всего стану на эмпирическую точку зрения. Здесь перед нами сейчас же раскрывается тот неоспоримый факт, что, следуя естественному сознанию, человек больше всего на свете боится смерти не только для собственной личности, но и горько оплакивает и смерть своих родных; причем несомненно, что он не скорбит эгоистически о своей личной утрате, а горюет о великом несчастии, которое постигло его близких. Оттого мы и упрекаем в суровости и жестокости тех людей, которые в таком положении не плачут и ничем не обнаруживают печали. Параллельно с этим замечается тот факт, что жажда мести, в своих высших проявлениях, ищет смерти врага, как величайшего из несчастий, которые нам суждены на земле. Мнения изменяются от времени и места; но голос природы всегда и везде остается тем же, и поэтому он прежде всего заслуживает внимания. И вот этот голос как будто явственно говорит нам, что смерть -- великое зло. На языке природы смерть означает уничтожение. И что смерть есть нечто серьезное, это можно заключить уже из того, что и жизнь, как всякий знает, тоже не шутка. Должно быть, мы и не стоим ничего лучшего, чем эти две вещи.

Поистине, страх смерти не зависит ни от какого знания: ведь животное испытывает этот страх, хотя оно и не знает о смерти. Все, что рождается, уже приносит его с собою на землю. Но страх смерти a priori (до опыта -- лат.) -- не что иное, как оборотная сторона воли к жизни, которую представляем все мы. Оттого всякому животному одинаково присуща как забота о самосохранении, так и страх гибели; именно последний, а не простое стремление избежать страданий, оказывается в той боязливой осмотрительности, с какою животное старается оградить себя, а еще более свое потомство, -- от всякого, кто только может быть ему опасен. Почему животное убегает, дрожит и хочет скрыться? Потому что оно -- всецело воля к жизни, а в качестве такой подвержено смерти и желает выиграть время. Таков же точно по своей природе и человек. Величайшее из зол, худшее из всего, что только может грозить ему, это смерть, величайший страх -- это страх смерти. Ничто столь неодолимо не побуждает нас к живейшему участию, как если другой подвергается смертельной опасности. Нет ничего ужаснее, чем смертная казнь. Раскрывающаяся во всем этом безграничная привязанность к жизни ни в каком случае не могла возникнуть из познания и размышлений: напротив, для последних она скорее представляется нелепой, потому что с объективной ценностью жизни дело обстоит весьма скверно и во всяком случае остается под большим сомнением, следует ли жизнь предпочитать небытию; можно сказать даже так, что если бы предоставить свободу слова опыту и рассуждению, то небытие, наверное, взяло бы верх. Постучитесь в гробы и спросите у мертвецов, не хотят ли они воскреснуть, -- и они отрицательно покачают головами. К этому же сводится и мнение Сократа, высказанное в "Апологии [Сократа]" Платона; и даже бодрый и жизнерадостный Вольтер не мог не сказать: "мы любим жизнь, но и небытие имеет свою хорошую сторону"; а в другом месте: "я не знаю, что представляет собою жизнь вечная; но эта жизнь -- скверная шутка". Да и кроме того, жизнь, во всяком случае, должна скоро кончиться, так что те немногие годы, которые нам еще, быть может, суждено прожить, совершенно исчезают перед бесконечностью того времени, когда нас уже больше не будет. Вот почему при свете мысли даже смешным кажется проявлять такую заботливость об этой капле времени, приходить в такой трепет, когда собственная или чужая жизнь подвергается опасности, и сочинять трагедию, весь ужас которой имеет свой нерв только в страхе смерти. Таким образом, могучая привязанность к жизни, о которой мы говорили, неразумна и слепа. Она объясняется только тем, что все наше внутреннее существо уже само по себе есть воля к жизни и жизнь поэтому должна казаться нам высшим благом, как она ни горестна, кратковременна и ненадежна. Объясняется эта привязанность еще и тем, что эта воля, сама по себе и в своем изначальном виде, бессознательна и слепа. Что же касается познания, то оно не только не служит источником этой привязанности к жизни, но даже наоборот, раскрывает перед нами ничтожество последней и этим побеждает играх смерти. Когда оно, познание, берет верх в человек спокойно и мужественно идет навстречу смерти, то это прославляют как великий и благородный подвиг: мы празднуем тогда славное торжество познания над слепою волей к жизни, -- волей, которая составляет все-таки ядро нашего собственного существа. С другой стороны, мы презираем такого человека, в котором познание в этой борьбе изнемогает, который во что бы то ни стало цепляется за жизнь, из последних сил упирается против надвигающейся смерти и встречает ее с отчаянием *, а между тем в нем сказывается только изначальная сущность нашего я и природы. И кстати, невольно возникает вопрос: каким образом безграничная любовь к жизни и стремление во что бы то ни стало сохранить ее возможно дольше, -- каким образом это стремление могло бы казаться презренным, низким и, в глазах последователей всякой религии, не достойным ее, если бы жизнь была подарком благих богов, который мы-де приняли со всею признательностью? И в таком случае можно ли было бы считать великим и благородным презрение к жизни?

Название книги: Мир как воля и представление
Автор: Артур Шопенгауэр
Просмотрено 70272 раз

...
1234567891011...