Реклама
Книги по философии
Владимир Вернадский
Дневники. 31 января 1919 - 4 апреля 1920
(страница 9)
Я не буду здесь касаться тех научных тем, которые здесь подымались. Ясно стало, что множество вопросов химического характера могут быть разрешены этим путем и многое из того, что я запомнил - продиктовал Нат[аше] (открытие хромовых,47 и др[угих] аналогичных] организмов, роль ванадия, галлия и т. д.). В течение немногих лет были получены числа состава семейств и групп организмов, подобранных по известному порядку, и, в конце концов, работа Института сразу поставила ряд новых задач для физиологии и биологии организмов, стала могущественно влиять на ее приложение - в области медицины, техники, агрохимии. К сожалению, я запомнил только часть мелькавших передо мной открытий и новых явлений, и их я продиктовал Нат[аше]. Поразительно, как быстро исчезают из сознания эти освещающие, как молния темноту, создания интуиции, и как много их помещается в единицу времени. Ясно одно - что здесь область бесконечно великая нового. В связи с подымаемыми здесь вопросами в разных отделах института все время шла непрерывная работа над отдельными задачами, причем, уже в течение ближайших лет выяснилось, что миллионные затраты окупались новыми источниками богатства благодаря открытию руд неотделимых ранее элементов (йод, редкие земли и т. д.), новым их приложениям, изложению учения об удобрении, новым средствам от болезней. Огромную область нового дало изучение автотрофных организмов 2-го рода, явившееся одним из специальных созданий Института и связанное с новыми методами микробиологии. Об этих организмах, особенно в связи с автотрофностью человечества, я много думал и многое стало мне ясным - но я не все запомнил и лишь кое-что записал через Наташу. Но работа сделана, и забытое, вероятно, выплывет позже в сознании моем. Или есть мысли, догадки, достижения интуиции, которые промелькнут, и если не будут зафиксированы, исчезают навсегда? Весьма возможно, т. к. область познания и созерцания бесконечна.
Помимо любопытнейших вопросов химического характера, одновременно велась работа и в другом направлении. Прежде всего, над весом организмов, причем пришлось вырабатывать методы и приемы. Этот вопрос вырешен. Затем, над количеством живого вещества в разных площадях земной поверхности. Тут встретилось много неожиданного и получились интересные приложения к жизни в смысле подъема урожайности и полей, и морей. Выяснилась неожиданная роль некоторых элементов в этом отношении. К сожалению, я здесь помню немногое из моих мечтаний. Луг, лес, поле были изучены с точки зрения количества жизни в разных местах. При помощи южноам[ериканских] частных средств через несколько лет, когда авторитет института стал высоко, была снаряжена специальная экспедиция в девственные места Ю[жной] Америки и для океана произведен учет скопления Саргассова моря в сравнении с обычными океаническими скоплениями живого вещества. Во время этой экспедиции много нового для биологии и систематических ее отделов. В обработке материала Саргассова моря я принимал деятельное участие, когда мне было уже за 70 лет...
В чем состояла работа в области познания энергии, вносимой живым веществом, я почему-то почти ничего не помню, хотя и эта сторона работы института стала передо мной в своих новых достижениях.
2/15. III. [1]920Внимание было обращено на энергетический учет сознания (работы человечества) и результаты этой работы, сравнимые с таким же учетом автотр[офных] организмов 2-го рода, составляли предмет моей речи в день первого десятилетия Института. Выдвигались и энергия светящихся организмов, и энергетический анализ разных групп строения живого вещества по классам (автотр[офность] 1[-го] и 2[-го] р[одов], пара[зиты], травоядн[ые], клещи, сапроф[иты] и т. д.), в разных сгущениях и т. д.
Жизнь шла в непрерывной работе. Институт много издавал работ и много работ моих было тут помещено. В новых открытиях и среди новых вопросов шла вся моя жизнь, постоянно стремясь вперед. А вопросов и задач, все более крупных, являлось все больше. В свободное время по окончании работ я читал по философии, общим вопросам и великих поэтов. Почему-то не раз мне представлялось, что я углубился в испанскую литературу, как новую, так и старую. Здесь я набрасывал мысли для последнего сочинения "Разм[ышления] перед см[ертью]".
Очень редко выезжал в Америку. Благодаря изданию книги, в частности "Минералогии", и содержанию в качестве дир[ектора] Инст[итута] (President of Institute) я имел возможность располагать значительными средствами, которые, м[ежду] пр[очим], тратил на подбор книг по истории науки (после смерти - в Киев[скую] библиотеку]) и приобретение] минералов (для Петрогр[адской] Акад[емии] и силикаты - в Британский] музей). Книги по минер[алогии] и геол[огии] по-прежнему - в Геол[огический] музей Акад[емии] наук.
Рисовались и частности прогулок, экскурсий, дружеских разговоров, приезда детей, друзей и т. д. - но мне кажется, это все те поэтические надстройки, которые всегда в такой форме переживания создаются фантазией. Среди событий - юбилей, 10-летний, Инст[итута], когда был съезд, речи и т. д. Очень яркая рисовалась картина.
Так шла жизнь почти до конца. Я как будто бы стал во главе Института, когда мне было 61-63 года и оставался им до 80-84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти, после моей смерти, где я в форме отдельных мыслей и отрывков (maximes) пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления. Частию это были те наброски, которые я делал в часы досуга и стороннего чтения, частию вновь написанные. Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными словами, но прочувствованными моим внутренним чувством, моим "я", и очень мне тогда ясными впечатлениями. Сейчас я почти ничего из этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того, чтобы заставить себя вспоминать. К некоторым из этих, закрытых мне теперь, но бывших, а может быть, и сейчас бессознательно для меня живущих мыслей, у меня есть какое-то внутреннее не то стыдливое, не то священное чувство уважения, и мне не хочется их касаться, а хочется их ждать, ждать того нового порыва вдохновения, когда они появятся все целиком или когда они будут понемногу выявляться в моей жизни. Такие состояния в гораздо меньшей ясности мне приходилось переживать и раньше. Я помню, однако, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов (которых я никогда не пробовал раньше писать), и в одной из мыслей я касался в переживаниях, мне думалось очень глубоко, выяснения жизни и связанного с ней творчества как слияния с Вечным Духом, в котором сливаются или которые слагаются из таких стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе и моего. Выразить ясно я это не могу, и то, что я только что написал, меня не удовлетворяет, но я не хочу глубже вдумываться в эту формулировку, по причине только что указанной. Умер я между 83-85 годами, почти до конца или до конца работая над "Размышлениями]". Я писал их по-русски и очень заботился, чтобы одновременно вышел точный английский перевод.
Заботу об издании этой книги я завещал Ниночке и еще нескольким лицам, в том числе Е. Д. [Ревуцкой] (и той англ[ийской] поэтессе, о которой будет речь ниже), с тем, чтобы был образован Комитет, который бы весь возможный доход русского] и англ[ийского] изданий, всех последующих изданий и переводов, употреблял на помощь, людям безвозвратную - но непременно личную помощь, личную в том смысле, как это делают некоторые христианские общины, стараясь поставить людей вновь на ноги или же сгладить им жизнь, если положение их безнадежное. Помощь должна была идти без различия национальности и веры, и каждый раз сумма целиком должна быть истрачена: не ожидая больших несчастий давать тем, про кого известно.
Книга будто бы имела успех, хотя она была очень пестрая - частию легкая и доступная, частию туманная местами, т. к. мысль не всегда выливалась в ясную форму; как будто из-за этого я кое-где переходил к образам (гимны).
Сейчас вспомнил об одной мысли, которая ярко выливалась мне во время болезни, но к которой я подходил еще в Киеве, во время работы над первой главой своей книги о жив[ом] вещ[естве] в связи с чтением работы Мечникова (в Полтаве) и Кащенко (в Киеве),48 но которые я тогда же не смог изложить в удовлетворяющей меня форме. Это мысль о возможности прекращения смерти, ее случайности, почти что бессмертия личности и будущего человечества. Меня интересовали последствия этого с геохимической точки зрения. Сейчас, во время болезни, целый рой идей с этим связанных прошел через мое сознание. Но здесь я их касаться не хочу и, д[олжно] б[ыть], не смог бы.
Так закончилась моя жизнь. Мне хочется здесь сказать несколько слов по поводу этих "Размышлений] перед смертью". Для меня именно это настроение является наиболее странным. Я совершенно ни о чем подобном не думал за эти долгие месяцы и годы.
Однако необходимо сказать следующее. С молодости меня привлекает форма изложения своих мыслей в виде кратких изречений, свободных набросков и отдельных, более длинных, но отрывочных размышлений. Я не раз пробовал это делать, но бросал, т. к. убеждался, как трудно уловить мысль, изложить ее так, чтобы это удовлетворяло; наконец, подымалась критика того, что стоит ли это записывать. А иногда не хотелось передавать в логических выражениях те, казавшиеся мне важными понимания сущего, которые я испытывал: как будто они были очень интимны. Были случаи, когда приходившие мне мысли, как будто верно выражавшие мое убеждение, внушали мне страх своими неизбежными логическими выводами, раз они станут общим достоянием (таковы мысли о семье и о значении половой морали). Но, как бы то ни было, стремление к такой форме книги очень меня всегда привлекало, т. к. оно давало большую свободу изложения, а чрезвычайная свобода в выборе тем и форм изложения, их чередование без всякого порядка, казались мне отвечающими естественному ходу мыслей живого думающего человека. Такая форма лучше дневника - особенно если она идет без системы, а так или иначе подобрано то, что казалось данной личности важным и нужным сказать человечеству, внести в мировую литературу. В последнее время, в связи с чтением уже здесь мыслей Ля Рошфуко, Вовенарга, Гете, очевидно, эти старые стремления вновь оживились. Но то, что они вылились в такую форму "Размышлений перед смертью", чтобы эта форма так или иначе определила их, повлияла на их состав и характер - известной строгости мысли
(3/16. III. [1]920)
