Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 6)
Эпистолярное творчество Вернадского, как всякого крупного мыслителя, не стоит особняком от общего мыслительного тонуса и не является особым разделом в его научном комплексе. Два важных, мировоззренческого ранга, положения выражены здесь Вернадским с эпистолярной откровенностью: 1. неприятие социалистического идеала и 2. материализм Вернадского не соответствует воинствующему материализму Ленина. В связи с этим возникает нелепый, но житейски оправданный вопрос: как мог академик В.И.Вернадский, будучи убеждённым политическим врагом режима и к тому же бывший министром Временного правительства от партии кадетов П.Н.Милюкова, сохраниться в условиях большевистского террора? Этот вопрос, собственно, не входит в компетенцию науки, ибо логика деспотии неисповедима, но социальный институт берётся решать его и устами академика А.Л.Яншина, бывшего на тот момент вице-президентом АН СССР, ответствует: "В.И.Вернадский уцелел, может быть, именно потому, что он оставался в тени"(выделено мною -Г.Г.). Сему научному сановнику, немало потрудившемуся в своё время на страже тоталитарных порядков в советской науке (см. раздел о Н.Е.Мартьянове), просто невдомёк что значит для мыслителя типа Вернадского быть "в тени", вне научного общения и свободного мыслеизъявления. Другой загубленный гений России князь П.А.Кропоткин это прекрасно понимал: "Человек сильного ума, в котором бьёт ключом интеллектуальная жизнь, естественно стремится излиться. Мыслить, не имея возможности делиться своими мыслями с окружающими,- не доставляет никакого удовольствия...У человека крупного ума мысль кипит ключом: он щедро расточает её направо и налево. Он страдает, если не может делиться своими мыслями, распространять их во всех направлениях. В этом для него - вся жизнь"(1999, с.832). Не требуется слишком много фантазии, чтобы представить условия творца, созидающего столь глобальную теорию, в изоляции от мировой науки и под прессом чуждой идеологии. Сила духа академика оказалась равной мощи его начной мысли.
Ясно без всяких сомнений, что социальный институт весьма нуждался в материалистической науке Вернадского, ибо академик настолько много внёс во все разделы русского естествознания, что без него последнее попросту не существовало бы. Но в то же время для социального института было смерти подобно предоставить научному сочинению Вернадского авторскую свободу. Опубликование ранее закрытых материалов, касающихся жизни и творчества Вернадского, высветило тот способ, какой был принят социальным институтом в данной ситуации и какой в чисто научном измерении не может быть определён иначе, чем чудовищным преступлением. С горечью свидетельствует академик Б.С.Соколов: "Часто - слишком часто - в 60-80-е годы, издавая впервые по рукописям ( и даже переиздавая ранее уже публиковавшиеся!) материалы из творческого наследия Вернадского, редакторы и составители прибегали к изъятиям из текстов "неудобных" мест. Унылая фигура умолчания стала постоянной гостьей на страницах трудов нашего великого учёного..." (журнал "Новый мир", 1989, N12; выделено мною - Г.Г.). Итак, плотная цензура всего достояния Вернадского с целью подведения его под корень канонов системы воинствующего материализма, - таково оказалось намерение социального института; к примеру, И.И.Мочалов с соавторами сообщили мотивацию цензора, запретившего издание выдающейся работы Вернадского "Научная мысль как планетное явление".- "...наука не может быть планетарным явлением, поскольку тогда стирается принципиальное отличие советской науки от буржуазной"(1988).
Курьёз стал горькой действительностью жизни В.И.Вернадского во втором её периоде, а сама жизнь протекала, собственно, в условиях домашнего ареста на фоне "унылой фигуры умолчания". Академик В.И.Вернадский прославлен, в том числе и социальным институтом, как создатель уникального и всецело оригинального научного творения в естествознании, но никто не задумывается над тем, что В.И.Вернадский является автором ещё одного, столь же неповторимого, научного подвига: творцом своей собственной жизни в условиях тягчайшего прессинга советской цензуры. Русский гений В.И.Вернадский является титаном в его буквальном древнегреческом понимании - герой без героических фраз и поз. Но чтобы приобщиться к подлинному духу мыслительных исканий великого учёного, необходимо понять Вернадского в первую очередь не как учёного - естествоиспытателя, или, как он себя называл, натуралиста, а как философа с совершенно определённым, и именно - русским, уклоном. В таком свете появится истинная, во всяком случае, неизвестная причина трагичности жизни В.И.Вернадского.
1. В.И.ВЕРНАДСКИЙ КАК ФИЛОСОФ. Становление Вернадского как творца научных ценностей пришлось на весьма знаменательную в истории науки веху: крах классической науки Ньютона - Галилея. Вернадский стал современником той фазы крушения, когда классическая парадигма уже утратила свой когнитивный авторитет, а новая наука, истоки которой, как считается, таятся в теории относительности А.Эйнштейна и теории квантов М.Планка, ещё не сформировала своего познавательного механизма. Краткая характеристика этого времени содержится в словах французского философа Абеля Рея, на которые ссылается Ленин: "Крах традиционного механизма или, вернее, та критика, которой он был подвергнут, привела к следующему положению: наука тоже потерпела крах. От невозможности держаться попросту и исключительно традиционного механизма заключили к невозможности науки". Тут появился крылатый тезис Ленина: "Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм"(1961, т.18,с.с.270,332). Требуется понимать, что Ульянов- Ленин имел в виду не традиционную диалектику, материнские корни которой размещены в античной натурфилософии, а тот "диалектический материализм", что стал двигателем внутреннего сгорания в сформированной им догматической системе воинствующего материализма, и который, как и всё, что возникает из краха и зачинается на развалинах разрушенного, не имеет преемственных связей с прошлым. Считается, что банкротство классической научной картины обязано краху системы ньютоновских абсолютов ( эфира, времени, пространства, движения, энергии), тобто методологической части физической науки Ньютона, а альтернатива вызрела в недрах той же физической науки - теориях Эйштейна и Планка. Но мало уделяется внимание тому факту, что в действительности происходит смена одной, ньютоновской, системы абсолютов на другую систему, куда входят постоянство скорости света, постоянная Планка, уравнение Дирака, уравнение Шрёдингера, критерий Лоусона и прочая.
Удивительное дарование Вернадского направляет научный взор в другую, нефизическую, сторону и его интуиция нащупывает изъян ньютоновского идеала в другом качестве: в основополагающем для классической идеологии отчленения науки от философии, разделения теории и эксперимента и, как говорит Вернадский, "...темп такого отхождения охваченной гением Ньютона науки от философии с каждым годом усиливается". Мышление русского учёного освещает проблемное поле целиком: "Отказ от ньютоновских идей является не менее крутым поворотом, чем было их принятие. Он кладёт грань между двумя мировоззрениями, как положила такую грань для мировоззрения новых веков и средневековья победа И.Ньютона".Эта-то мировоззренческая причина и оказывается в основе распада классической модели мысли, а не смена физических макетов. Совмещение науки и философии Вернадский числит первым признаком нового неклассического мышления и для демонстрации наглядного образца обращается к фигуре великого философа И.Канта. В изящном эссе "Кант и естествознание"(1904 г.) Вернадский ставит общую задачу: "Общий вопрос в истории человеческой мысли, возбуждающий интерес к выяснению положения Канта в естествознании его времени, есть вопрос об отношении между наукой - точным знанием - и философией".Отсюда Вернадский выводит глобальную перспективу науки: "...что мы входим в этот новый период, и перед человеческой мыслью начинают слагаться новые горизонты, которые потребуют от неё новой созидательной философской работы. Это - дело ближайшего будущего". Было бы глубоким заблуждением видеть в данных суждениях какую-либо оппоненцию идеям Планка, Энштейна, Лоренца и принижения их роли в создании новой неклассической науки. Напротив,- мало кто из научных деятелей в то время всеобщего нигилизма относился к Альберту Эйнштейну с почтением большим, чем Вернадский, и мало кто из них решился бы на такие слова: "...теория относительности, в корне меняя ньютоновские модели мира, вводит нас в новый мир идей; всех последствий этого шага мы не можем себе сейчас даже и представить"(1988,с.с.190,220,180,200,220).
Радикально мыслящий Вернадский, выведя философию из ньютоновского забвенья, не отдаёт, однако, предпочтения ни науке, ни философии, а прогресс усматривает в их созидательном альянсе: "Несомненно, эти области человеческого сознания находились и находятся в теснейшем взаимодействии друг с другом, и было бы делом бесплодным и неблагодарым оценивать большее или меньшее значение философии для развития и роста науки или науки для развития и роста философии. Их взаимная, непрерывная связь и взаимное - неразделимое - влияние есть исторический реальный факт, едва ли подлежащий в этом смысле сомнению"(1988, с.180). Это положение сформулировано Вернадским как научный манифест и легло в основу его научного мировоззрения, во многом предопределив новаторский характер научного подхода учёного:"Всё становится для меня яснее неизбежность философской работы и для естествоиспытателя невозможность отойти от неё...Несомненно, философские вопросы никогда не прекращали захватывать мою мысль, я постоянно возвращался к ним"("Записи. 1920-е годы". Архив АН СССР).
