Реклама





Книги по философии

Поль Валери
Об искусстве

(страница 27)

Есть наука простых явлений и искусство явлений сложных. Наука -- когда переменные исчислимы, число их невелико, а их комбинации ясны и отчетливы.

Мы стремимся к научному состоянию, мы его жаж­дем. Художник создает для себя правила. Интерес нау­ки состоит в искусстве создавать науку.

Правдоподобие и сходство

"Нечто подсказывает мне", что в этом бюсте... Тита достигнуто полное сходство.

Разумеется, я сочту Истиной это соответствие мра­морной головы моему представлению о Тите, хотя я ни­когда Тита не видел, а этот бюст создан был в XVI веке.

Вспоминаю страстный спор с Марселем Швобом перед "Декартом" Гальса: он находил его похожим. -- На кого? -- спрашивал я 9.

Идеал -- это манера брюзжать.

Литература

Писать -- значит предвидеть.

Лишь перечитывая себя, мы можем убедиться, на­сколько себя не знали.

Проект предисловия.

Таковы наши мифы и заблуждения, которые мы с великим трудом сумели выставить против прежних.

Произведение жизнеспособно, если оно с успехом противится тем заменам, которые мысль активного, не­податливого читателя стремится навязать его элемен­там.

Не забывай, что произведение есть нечто закончен­ное, отложившееся, материальное. Живая своезакон­ность читателя посягает на первую своезаконность про­изведения.

Но этот деятельный читатель -- единственный, кто для нас важен, -- поскольку лишь он один способен обнаружить в нас то, чего мы сами за собой не знали.

В книгу нужно заглядывать через плечо автора.

Подлинные элементы стиля -- это: мании, воля, не­обходимость, забвения, уловки, случай, реминисценции.

Парадокс

У человека только одна возможность придать цель­ность своему труду: оставить его и к нему вернуться.

Поэт -- это тот, в ком исконная трудность искусства множит идеи; не поэт -- тот, у кого она их отнимает.

Поэт. -- Сочиняя стихи, он в какой-то момент не знает, близок ли уже к цели или вообще ничего еще не сделал. Верно и то и другое; и этот момент может длиться столько же, сколько тянется вся работа.

Пифия не способна продиктовать поэму. Только строку -- это значит единичную величину, -- а затем лишь другую.

Этой богине Континуума отказано в непрерывности. Дисконтинуум -- это то, что заполняет пробелы.

Вдохновение

Если предположить, что вдохновение и впрямь тако­во, каким его представляют, -- то есть нечто абсурдное, допускающее, что вся поэма может быть продиктована автору неким божеством, -- напрашивается совершенно логический вывод, что под вдохновением можно писать на незнакомом языке не хуже, чем на своем.

(Так в старину бесноватые, даже самые невежест­венные, вещали во время припадков по-еврейски или по-гречески. И эту-то способность бездумная молва припи­сывает поэтам... )

Человек вдохновенный мог бы равно не знать и сво­ей эпохи, ее вкусов, работ своих предшественников и своих соперников, -- что вынуждало бы видеть во вдох­новении силу столь изощренную, столь сложную, столь премудрую, столь сведущую и столь расчетливую, что было бы непонятно, почему мы не называем ее интел­лектом и знанием.

Кто говорит: Творчество, говорит: Жертвы. Главное -- решить, что именно мы принесем в жерт­ву; нужно знать, что... что будет сожжено.

Литература

У писателя есть преимущество перед читателем: он все продумал заранее, он приготовился, -- инициатива на его стороне.

Но если читатель уравновешивает это преимущество; если сюжет ему знаком; если автор не воспользовался превосходством во времени, чтобы углубить свои поиски и уйти далеко; если читатель обладает быстрым умом, -- тогда всякое преимущество уничтожается; остается лишь единоборство умов, в котором, однако, автор без­гласен и парализован... Он обречен.

Есть нечто более ценное, чем оригинальность: это -- универсальность.

Первая содержится в этой последней, которая ее использует или нет в зависимости от потребностей.

Сколько мы приобретаем в познании своего искусст­ва, столько утрачиваем в своей "индивидуальности" -- прежде всего... Всякое внешнее обогащение убыточно для "я" -- естественного. Ум посредственный более не способен отыскать дорогу к своей натуре; но кое-кто вновь находит себя, полностью овладев средствами, ко­торые уподобились его органам, и обладая еще небыва­лой способностью оставаться собой.

В человеке неподражаемо для других именно то, че­му он сам не в состоянии подражать. Мое неподражае­мое неподражаемо и для меня.

Подражать самому себе.

Художнику необходимо уметь подражать самому себе.

Таков единственный метод создания произведения, который не может быть ничем иным, как борьбой с превратностью, непостоянством мысли, энергии, настрое­ния.

Образцом для художника становится его наилучшее состояние. То, что он сделал лучше всего (в его собст­венном убеждении), служит ему ценностным эталоном.

Не всегда хорошо оставаться собой.

В литературе нет ничего привлекательного, если толь­ко она не является высшим упражнением интеллекту­ального животного.

Необходимо, следовательно, чтобы она заключала в себе использование всех умственных функций этого жи­вотного, взятых в их предельной точности, изощренно­сти и могуществе, и чтобы она осуществляла их сово­купное действие, не порождая иных иллюзий, кроме тех, какие она сама создает или же вызывает своей игрой.

Так, Танцовщица, нам кажется, говорит: мне -- ощу­щение моих послушных мускулов; тебе -- идеи, внушае­мые фигурами моего тела, которые плавно сменяются согласно какому-то замыслу или рисунку, что и есть -- Танец.

Мысль должна присутствовать: скрыто или же явст­венно. Она плывет, держа поэзию над водой.

Литература не может -- без риска и без ущерба -- обойтись без какой-либо из тех функций, о которых я говорил, Она оказалась бы беззащитной перед взгля­дом особенно строгим и проницательным, -- перед ко­торым, впрочем, она беззащитна всегда.

Искусство чтения

Внимательно мы читаем лишь то, что читаем с опре­деленным, сугубо личным помыслом. Порой -- это стрем­ление выработать некую способность.

Порой это ненависть к автору.

Характерным признаком упадочной литературы явля­ется совершенство -- всевозможные совершенства. Ина­че и быть не может. Это -- растущая виртуозность, все большая изощренность и чувственность, все более изо­бильные комбинации, все более тонкая маскировка тяго­стных необходимостей, все больше мысли и глубины -- и в сумме: большее знание человека, потребностей и ре­акций данного читателя, речевых средств и эффектов, большая власть над собой -- автора.

Вергилий -- тому пример.

Постоянная красочность стиля кажется у Расина по­черпнутой в живой речи, и именно в этом причина и тай­на его изумительной плавности, -- тогда как у совре­менных авторов украшения ломают речь.

Фраза Расина исходит из уст живой личности -- всег­да, впрочем, несколько высокопарной.

То же самое у Лафонтена, хотя у него эта личность обыденна, а порой даже весьма неучтива.

Зато у Гюго, Малларме и ряда других появляется своего рода тенденция к построению речи нечеловече­ской и в известном смысле абсолютной -- речи, кото­рая предполагает какое-то полностью своевластное су­щество -- некое божество языка, осененное Всемогуще­ством Совокупного Множества Слов. У них говорит сам дар речи -- и, говоря, опьяняется и, опьяняясь, тан­цует 10.

В литературе смерть -- выигрышное средство. Ис­пользование этой темы свидетельствует об отсутствии глубины. Но большинство людей приписывают небытию бесконечность.

Очаровательная, волнующая, "глубоко человеческая" (как выражаются кретины) идея возникает подчас из потребности связать две строфы, две фигуры. Понадо­билось перебросить мост или же сплести нити, дабы обеспечить непрерывность стихотворения; и так как по­стоянно возможная непрерывность есть сам человек или жизнь человека, эта формальная потребность находит ответ: нечаянный и счастливый -- для автора, который не надеялся его отыскать, -- и действенный, если он стал частью целого, -- для читателя.

Дороги Музыки и Поэзии пересекаются.

Стихотворение есть растянутое колебание между звуком и смыслом.

В искусстве теории стоят немногого... Но это ложь. Истина в том, что они не обладают универсальной зна­чимостью. Это теории для одного. Полезные для одного. Ему отвечающие, ему служащие, ему обязанные. Кри­тике, которая легко их развенчивает, не хватает знания, запросов и склонностей личности; сама же теория нуж­дается в оговорке, что, вообще говоря, она истине не отвечает, но что она истинна для X, которому служит орудием.

Мы критикуем инструмент, не зная о том, что им пользуется человек, у которого не хватает на руке паль­ца -- либо рука шестипалая.

Эпические поэмы

Большие эпические поэмы, когда они прекрасны, яв­ляются таковыми вопреки своей длине и в отдельных фрагментах.

Доказательство: Длинная поэма есть поэма, которую можно пересказать. Однако поэзия есть именно то, что пересказать невозможно. Мелодию не перескажешь.

В начальном периоде литературы нет чистых поэтов, подобно тому как для первобытного мастера не суще­ствует чистых металлов.

В Гомере, в Лукреции еще нет чистоты. Поэты эпи­ческие, дидактические и т. д.... нечисты.

"Нечистый" не есть порицание. Это слово характе­ризует определенное состояние.

Переводы

Переводы великих иностранных поэтов -- это архи­тектурные чертежи, которые могут быть превосходными, но за которыми неразличимы сами здания, дворцы, хра­мы...

Им недостает третьего измерения, которое преврати­ло бы их из созданий мыслимых в зримые.

Принцип "хорошего тона": У человека нет тела. Он одет и лишен пищеварения. Он обходится без отправ­лений. Непонятно, чем он живет. Нет у него ни профес­сии, ни средств к жизни, ни внутренностей.

Название книги: Об искусстве
Автор: Поль Валери
Просмотрено 157290 раз

......
...171819202122232425262728293031323334353637...