Реклама





Книги по философии

Поль Валери
Об искусстве

(страница 8)

* Не касаясь физиологических проблем, я сошлюсь лишь па случай с человеком, подверженным депрессии, которого я видел в больнице. Этот больной, находившийся в состоянии заторможен­ности, узнавал предметы необычайно медленно. Ощущения воспри­нимал он со значительным опозданием. В нем не чувствовалось никаких потребностей. Эта форма, именуемая иногда состоянием оцепенения, встречается до крайности редко.

18*

У него возникает желание нарисовать себе те незримые целокупности, коих части ему даны. Он угадывает раз­резы, которые на лету совершает птица, кривую, по ко­торой скользит брошенный камень, поверхности, кото­рые очерчивают наши жесты, и те диковинные щели, ползучие арабески, бесформенные ячейки, которые в этой всепроникающей сети строят жесткие царапины громоздящихся насекомых, покачивание деревьев, коле­са, человеческая улыбка, прилив и отлив. Следы того, что он воображает, могут иногда отыскаться на песке или водной глади; иногда же самой его сетчатке уда­ется сопоставить во времени предмет с формой его под­вижности.

20*

19*

Существует переход от форм, порожденных движе­нием, к тем движениям, в которые превращаются фор­мы посредством простого изменения длительности. Если дождевая капля предстает нам как линия, тысячи коле­баний -- как непрерывный звук, а шероховатости этой страницы -- как гладкая поверхность и если здесь дейст­вует одна только продолжительность восприятия, устой­чивая форма может быть заменена надлежащею скоро­стью при периодическом смещении соответственной ве­щи (либо частицы). Геометры смогут ввести в исследо­вание форм время и скорость, равно как и обходиться без них при исследовании движений; и речь заставит мол тянуться, гору -- возноситься и статую -- выситься. Головокружительность ассоциаций, логика непрерывно­сти доводят эти явления до пределов направленности, До невозможности остановиться. Все движется в вооб­ражении ступень за ступенью. И поскольку я даю этой мысли длиться без помех, в моей комнате предметы дей­ствуют, как пламя лампы: кресло расточает себя на мес­те, стол очерчивает себя так быстро, что остается не­подвижным, гардины плывут бесконечно и безостано­вочно. Такова беспредельная усложненность; и, чтобы вернуться к себе от этой подвижности тел, от кругово­рота контуров и спутанности узлов, от этих траекторий, спадов, вихрей, смешавшихся скоростей, надобно при­бегнуть к нашей великой способности методического забвения, -- и тогда, не разрушая приобретенной идеи, мы вводим понятие отвлеченное: понятие порядка ве­личин.

21*

Так в разрастании "данного" проходит опьянение единичными сущностями, "науки" которых не сущест­вует. Ежели долго их созерцать, сознавая, что их созер­цаешь, они изменяются; если же этого сознания нет, мы оказываемся в оцепенении, которое держится, не рассеи­ваясь, подобно тихому забытью, когда мы устремляем невидящий взгляд на угол стола или тень на бумаге, чтобы очнуться, как только мы их различим 7. Некото­рые люди особенно чувствительны к наслаждению, за­ложенному в индивидуальности предметов. С радостью избирают они в той или иной вещи качество неповто­римости, присущее и всем прочим. Пристрастие это, ко­торое предельное свое выражение находит в литератур­ной фантазии и театральных искусствах, на этом выс­шем уровне было названо способностью идентифика­ции *. Нет ничего более неописуемо абсурдного, нежели это безрассудство личности, утверждающей, что она сливается с определенным объектом и что она воспринимает его ощущения -- даже если это объект матери­альный **. Нет в жизни воображения ничего столь мо­гущественного. Избранный предмет становится как бы центром этой жизни, центром все более многочислен­ных ассоциаций, обусловленных степенью сложности этого предмета. Способность эта не может быть, в сущ­ности, ничем иным, как средством, призванным наращи­вать силу воображения и преображать потенциальную энергию в энергию действительную -- до того момента, когда она становится патологическим признаком и чудо­вищно господствует над возрастающим слабоумием утрачиваемого рассудка.

* Эдгар По "О Шекспире" (маргиналии).

** Если мы выясним, почему идентификация с материальным объектом представляется более нелепой, нежели отождествление с объектом живым, мы приблизимся к разгадке проблемы.

22*

Начиная с простейшего взгляда на вещи и кончая этими состояниями, разум был занят одним: он непре­рывно расширял свои функции и творил сущности, со­образуясь с задачами, которые ставит ему всякое ощу­щение и которые он решает с большей или меньшей легкостью, в зависимости от того, сколько таких сущ­ностей он призван создать. Мы подошли здесь, как ви­дим, к самой практике мышления. Мыслить значит -- почти всегда, когда мы отдаемся процессу мышления, -- блуждать в кругу возбудителей, о коих нам известно главным образом то, что мы знаем их более или менее. Вещи можно классифицировать в соответствии с боль­шей или меньшей трудностью их для понимания, в соот­ветствии со степенью нашего знакомства с ними и в за­висимости от различного противодействия, которое ока­зывают их состояния или же элементы, если мы хотим представить их в единстве. Остается домыслить историю этого градуирования сложности.

24*

23*

Мир беспорядочно усеян упорядоченными формами. Таковы кристаллы, цветы и листья, разнообразные узо­ры из полос и пятен на мехах, крыльях и чешуе живот­ных, следы ветра на песке и воде и т. д. Порою эти эф­фекты зависят от характера перспективы, от неустойчи­вости сочетаний. Удаленность создает их или их искажа­ет. Время их обнаруживает или скрадывает. Так, коли­чество смертей, рождений, преступлений, несчастных случаев в своей изменчивости выказывает определенную последовательность, которая выявляется тем отчетли­вей, чем больше лет мы охватываем в ее поисках. События наиболее удивительные и наиболее асимметрич­ные по отношению к ходу ближайших минут обретают некую закономерность в перспективе более обширных периодов. К этим примерам можно добавить инстинкты, привычки, обычаи и даже видимость периодичности, по­родившую столько историко-философских систем 8.

25*

Знание правильных комбинаций принадлежит раз­личным наукам или теории вероятности -- там, где эти последние не могли на нее опереться. Для нашей цели вполне достаточно замечания, которое сделано было вначале: правильные комбинации, как временные, так и пространственные, беспорядочно разбросаны в поле нашего наблюдения. В сфере мыслимого они представ­ляются антагонистами множества бесформенных вещей. Мне думается, они могли бы считаться "первыми проводниками человеческого разума", когда бы сужде­ние это не опровергалось тотчас обратным. Как бы то ни было, они представляют собой непрерывность *. Мысль вносит некий сдвиг или некое смещение (ска­жем, внимания) в среду элементов, которые считаются неподвижными и которые она находит в памяти или в наличном восприятии. Если элементы эти совершенно одинаковы или различие их сводится к простой дистан­ции, к элементарному факту их раздельности, предстоящая работа ограничивается этим чисто различительным понятием. Так, прямая линия наиболее доступна вооб­ражению: нет для мысли более простого усилия, неже­ли переход от одной ее точки к другой, поскольку каж­дая из них занимает идентичную позицию по отношению к прочим. Иными словами, все ее части столь однород­ны, какими бы малыми мы их ни мыслили, что все они могут быть сведены к одной неизменной; вот почему измерения фигуры мы всегда сводим к прямым отрез­кам. На более высоком уровне сложности мы пытаемся выразить непрерывность свойств величинами периодич­ности, ибо эта последняя, будь она пространственной или временной, есть не что иное, как деление объекта мысли на элементы, которые при определенных услови­ях могут заменять друг друга, -- либо умножение этого объекта при тех же условиях.

* Это олово выступает здесь не в том значении, какое при­дают ему математики. Не о том идет речь, чтобы заключить в интервал исчислимую бесконечную величину и неисчислимую беско­нечность величин; речь идет лишь о непосредственной интуиции, о предметах, которые обращают мысль к законам, о законах, кото­рые открываются взгляду. Существование или возможность подоб­ных вещей есть первый и отнюдь не наименее удивительный факт этого порядка.

26*

Почему же лишь часть существующего может быть представлена таким образом? Бывает минута, когда фи­гура становится столь сложной, когда событие кажется столь небывалым, что надобно отказаться от целостного их охвата и от попыток выразить их в непрерывных зна­чимостях. У какого предела останавливались Евклиды в своем постижении форм? На каком уровне наталки­вались они на перерыв мыслимой постепенности? В этой конечной точке исследования нельзя избежать искуше­ния эволюционных теорий. Мы не хотим признаться, что грань эта может быть окончательной.

27*

Бесспорно то, что основанием и целью всех умствен­ных спекуляций служит расширительное толкование не­прерывности посредством метафор, абстракций и язы­ков. Искусства находят им применение, о котором мы будем вскоре говорить.

Нам удается представить мир как нечто такое, что в том или ином месте дает разложить себя на умопо­стигаемые элементы. Порою для этого достаточно наших чувств; порою же, несмотря на использование са­мых изощренных методов, остаются пробелы. Все попыт­ки оказываются ограниченными. Здесь-то и находится царство нашего героя. Ему присуще исключительное чувство аналогии, в которой он видит средоточие всех проблем. В каждую щель понимания проникает энергия его разума. Удобство, которое может он представить, очевидно. Он подобен физической гипотезе. Его надле­жало бы выдумать, но он существует; можно вообра­зить теперь универсальную личность. Леонардо да Вин­чи может существовать в наших умах как понятие, не слишком их ослепляя: размышление о его могуществе не должно будет заблудиться мгновенно в туманностях пышных слов и эпитетов, скрывающих бессодержатель­ность мысли. Да и как поверить, что сам он довольст­вовался бы такими призрачностями?

Название книги: Об искусстве
Автор: Поль Валери
Просмотрено 132005 раз

...
123456789101112131415161718...