Реклама





Книги по философии

Поль Валери
Об искусстве

(страница 15)

Но Леонардо, от искания к исканию, с чрезвычайной простотой становится все более замечательным наездни­ком собственной своей натуры; он бесконечно подымает свои мысли, совершенствует взгляды, развивает дейст­вия; он приучает и ту и другую руку к точнейшему ри­сунку; он распускает и собирает все вновь, он устанав­ливает соответствие своих желаний с возможностями, продвигает исследующую мысль в искусство и сохраня­ет свое изящество...

Такой свободный ум доходит в своем движении до неожиданных положений и поражает нас наподобие танцовщицы, которая принимает и сохраняет некоторое время положение полнейшей неустойчивости. Его неза­висимость шокирует наши инстинкты и издевается над нашими желаниями. Трудно себе представить что-либо более свободное, то есть менее человеческое, чем его суждения о любви и смерти. Он позволяет нам догады­ваться о них по отдельным отрывкам в его тетрадях.

11*

"Любовь в своем исступлении (так приблизительно говорит он) настолько безобразна, что человеческая pa­ са погибла бы -- la natura si perderebbe, -- если бы те, которые занимаются ею, могли узреть себя". Это пре­зрение он подтверждает многими рисунками, ибо пол­нота презрения к известным вещам наступает тогда, ког­да можно длительно глядеть на них. И вот он рисует, здесь и там, эти анатомические сочетания, ужасающие разрезы полового акта. Эротическая машина его инте­ресует, ибо животная механика является его излюблен­ной областью; но борющиеся до пота и задыхания op­ranti *, чудовища противоположных мускулатур, прев­ращение в животных, -- это вызывает в нем словно бы только отвращение и презрение.

* Действующие, работающие, творящие (староитал. ).

Его суждение о смерти можно извлечь из весьма не­большого отрывка античной полноты и простоты, кото­рый, вероятно, должен был стать частью вступления к трактату, так и оставшемуся неоконченным, о Человече­ском Теле.

Этот человек, который вскрыл десять трупов, чтобы проследить за прохождением каких-то вен, думает: строение нашего тела представляет собой такое чудо, что душа, несмотря на свою божественность, расстается лишь с большими муками с этим телом, в котором она жила; и мне кажется, -- говорит Леонардо, -- что ее сле­зы, и скорбь не лишены основания... 10.

Не будем углублять природу того сомнения, полного определенного смысла, которое заключается в этих сло­вах. Достаточно видеть эту огромную тень, которую бросает сюда некая зарождающаяся мысль: смерть, рас­сматриваемая как бедствие для души, смерть тела -- как уничтожение этой божественной вещи! Смерть, по­ражающая душу до слез, в самом дорогом для него де­ле, вследствие разрушения той архитектуры, которую она себе создала для жилья!

Я не хочу из этих звучных слов вывести некую лео­нардовскую метафизику; но я готов идти на довольно легкое сопоставление, поскольку оно само собой зарож­дается в наших мыслях. Для такого любителя организ­мов тело не является презренной ветошью; в этом теле слишком много свойств, оно разрешает слишком много проблем, оно обладает слишком многими функциями, чтобы не соответствовать каким-то трансцендентным требованиям, достаточно могущественным, чтобы его со­здать, но не настолько сильным, чтобы обойтись без его сложности. Оно является творением и инструментом ко­го-то, кто в нем нуждается, кто неохотно его отбрасы­вает и кто оплакивает его, как оплакивают власть... Та- ково ощущение Леонардо 11.

12*

Его философия вполне натуралистична, очень недру­желюбна к спиритуализму, очень склонна к буквально­му физико-механическому толкованию. Что же касается души, то здесь она совпадает с философией католиче­ской церкви. Католическая церковь -- поскольку она по крайней мере связана с учением Фомы Аквинского -- не оставляет душе, отделенной от тела, сколько-нибудь завидного существования. Нет ничего более жалкого, чем эта душа, потерявшая тело. Ей остается только од­но существование: это -- логический минимум, некая по­таенная жизнь, в которой она совершенно непостижи­ма для нас и, несомненно, для себя самой. Она совлекала с себя все: силу, желания, может быть -- познание. Я не уверен даже, может ли вспоминать она хотя бы о том, что она была, во времени и где-то, формой и дей­ствием своего тела. У нее осталась лишь честь своей независимости... Такое пустое и нелепое положение яв­ляется, к счастью, только преходящим, -- если это сло­во, вне времени, имеет какой-нибудь смысл: разум тре­бует, а догма обязывает, чтобы плоть была восстановле­на. Конечно, свойства этой высшей плоти должны зна­чительно отличаться от тех, которыми наша плоть об­ладала. Здесь, думается мне, следует допустить нечто совсем другое, нежели простое осуществление неверо­ятного. Впрочем, бесполезно забираться в дебри физики, мечтать о некоем могущественном теле, чья масса ока­залась бы в ином взаимоотношении с универсальным притяжением, нежели наша, причем эта изменчивая масса была бы в такой связи со скоростью света, что­бы предначертанное ей проворство превращений могло реализоваться... Как бы то ни было, обнаженная душа должна, согласно теологии, вновь найти в некоем теле некую функциональную жизнь, а благодаря этому ново­му телу -- и особый вид материи, которая позволила бы ей действовать и наполнила бы непреходящими ценно­стями ее пустые умственные категории.

Догма, признающая за телесной организацией такую едва ли второстепенную значимость; заметно принижа­ющая душу; запрещающая нам и даже избавляющая нас от смешного желания эту душу себе представить; доходящая до того, что обязывает ее перевоплотиться, дабы иметь возможность участвовать в полноте извеч­ной жизни, -- такая догма, столь отчетливо противопо­ложная чистейшему спиритуализму, -- отделяет самым чувствительным образом католическую церковь от всех других христианских верований. Мне кажется, что на протяжении двух-трех веков нет другого такого вопросa, мимо которого религиозная литература проходила бы с большей легкостью. Апологеты, проповедники об этом не говорят... Причина этого полузамалчивания мне непонятна.

Я так далеко забрел в Леонардо, что совсем не знаю, как вернуться к самому себе... пусть так! Любой путь приведет меня сюда: в этом состоит определение "само­го себя". Оно не может затеряться, -- оно лишь напрас­но теряет время...

Примечания

1* Это был мой первый "заказ" 1.

2* Я всегда различаю две эти функции.

Если бы я занимался лишь тем, что меня увлекает, я писал бы лишь для того, чтобы нечто искать или нечто удерживать.

Слово, если оно не записано, находит прежде, чем начинает ис­кать 2.

3* Признаться, я не понимал интереса бесконечных деталей, за­ставляющих эрудита рыться в библиотеках.

Какой, думал я, смысл в том, что не повторяется?

История для меня возбудитель, но отнюдь не пища. То, чему она учит, не преобразуется в модели действий, в функции и опе­рации нашего разума. Когда разум бодрствует, он нуждается лишь в настоящем и в себе самом.

Я не ищу утраченного времени, от которого предпочел бы от­речься 3. Мой разум находит себя только в действии.

4* То, что в человеке наиболее истинно, то, в чем он больше всего является Самим Собой, есть его возможное -- которое его ис­тория вскрывает лишь выборочно.

То, что с ним происходит, может не выявить в нем того, чего он сам о себе не знает.

Медь не издаст без удара своего основного -- неповторимого -- звука.

Вот почему я пытался на свой лад представить и обрисовать скорее Возможное определенного Леонардо, нежели того Леонардо, которого нам изображает История.

5* Существуют авторы, причем известные, чьи произведения суть не что иное, как выделенные эмоции.

Они могут трогать, но они неспособны обогатить тех, кто их создает 4. Рождаясь на свет, они не открывают этим последним возможностей творить то, чего они прежде не знали, и усваивать качества, которых прежде они не имели.

6* Воля способна действовать в разуме и на разум лишь кос­венно -- посредством тела. Она может повторять, чтобы овладе­вать, -- но, пожалуй, и только.

7* Наша мысль не может быть ни чрезмерно сложной, ни чрезмерно простой.

Ибо реальность, которую хочет она уловить, может быть лишь бесконечно сложной -- неисчерпаемой, тогда как, с другой стороны, она может овладевать и пользоваться добычей лишь в том случае, ежели заключает ее в какой-то несложный образ.

8* Статистическая гипотеза.

9* Эта фраза вызвала настоящий скандал. Но что стало бы с человечеством, если бы все умы, равноценные этому, поступали так же, как он?

10* Знания людей античности были достаточно невелики, что­бы эти люди могли не зависеть от своих умственных позиций.

11* Этот весьма холодный взгляд на механику любви пред­ставляется мне уникальным в истории мысли.

Когда любовь столь бесстрастно анализируется, на ум прихо­дит множество странных идей. Какие нужны околичности, какое многообразие средств для того, чтобы совершить зачатие! Чувст­ва, идеалы, красота выступают здесь как условия раздражения оп­ределенного мускула.

Сущность функции становится чем-то необычным, а ее осуще­ствление страшит, прикрывается...

Ничто так наглядно не обнаруживает величайшую опосредст­вованность естества 5.

12* В конце концов, только чувства для нас существенны. Ра­зум (деление школярское -- пусть так!), по сути, важен для нас лишь в связи со всякого рода воздействиями на нашу чувстви­тельность.

А между тем эта последняя может достаточно долго отсутст­вовать, не вызывая, однако, смерти. Как сказал бы теолог, душа в этом случае отнюдь нас не покидает. Но наше "Я" полностью на это время утрачивается. То, в чем выражается наше тождество по отношению к нам самим, исчезает бесследно, и возможность его restitiitio in integrum * зависит от малейшей случайности. Это -- все, что мы знаем определенно: мы можем -- не быть.

* Целостного восстановления (латин. ).

ВЕЧЕР С ГОСПОДИНОМ ТЭСТОМ

Название книги: Об искусстве
Автор: Поль Валери
Просмотрено 156921 раз

......
...5678910111213141516171819202122232425...